бк продолжает публикацию воспоминаний своих авторов и героев на площадке «Начало конца». | |
Вслед за Сергеем Зыряновым ► см. ► «Серега, нас ждут такие перемены!» >> на сакраментальный вопрос |
![]() |
отвечает доктор философских наук Сергей Борисов,
заведующий кафедрой философии и культурологи Челябинского государственного педагогического университета…
✹ ✹ ✹ ✹ ✹
В 1985 году я учился в школе в девятом классе. У меня, несомненно, временами проявлялся интерес к истории, хотя не могу сказать, что я был хорошим учеником. Однако, в общем и целом, чувствовал себя активным участником общественной жизни школы, особенно после того, как втянулся в комсомольские дела (при всем их идеологическом антураже, что тогда, естественно, воспринималось как само собой разумеющееся). В принципе, чувствовалось, что комсомольская жизнь, по сравнению с тем, что было раньше – это некий переход от детства к взрослению. Я помню собрания, обсуждения тех вопросов, которые касались уже каких-то серьезных событий, и был рад и горд, что тоже причастен к этому.
Мое будущее представлялось мне весьма смутно. Я учился в спортивном классе, специализировался на легкой атлетике и плавании. Наверное, меня интересовали гуманитарные дисциплины. Интересовала история, главным образом благодаря историческим романам. Что касается общественно-политической жизни, то, скорее всего, здесь я был сторонним наблюдателем. Да, меня волновали многие перипетии общественных процессов в стране и мире, но все это еще казалось мне слишком романтизированным, героизированным, далеким. Помню, что сильно занимала международная жизнь, события за рубежом, например, очень нравилась телепрограмма «Международная панорама». Родители удивлялись, что я ее регулярно смотрю. А еще я любил программу «Очевидное – невероятное», которую вел Сергей Петрович Капица.
В плане общения с родителями я не могу припомнить каких-то откровенных бесед на общественно-политические темы. Мы жили в Сатке. Родители были погружены в свою работу, преподавали в техникуме. У меня было предостаточно свободного времени и все оно принадлежало мне. Я не могу назвать своих родителей авторитарными в том смысле, что они стремились навязать свое мнение. В политическом плане они казались вполне лояльными, «правильными» советскими людьми. И я тоже воспитывался в таком духе. Все, что появлялось на идеологическом фоне, воспринимал как истину в последней инстанции. И все то, что тогда стали называть «перестройкой», «гласностью», «ускорением», было воспринято мной и большинством моих сверстников как очередное движение вперед «к светлому будущему». Ни о каких реформах, коренном перевороте или чем-то подобном никто даже не помышлял. Просто очередной этап развития, который движет всех нас к некой ранее намеченной великой цели. Все нормально, все под контролем.
Не могу сказать, что я что-то знал о Леониде Ильиче как о человеке или политике. Просто с его фигурой ассоциировались детские представления о стабильности и порядке. | Помню, на меня произвело чрезвычайное впечатление сообщение о смерти Брежнева. Я тогда учился в 6 классе. Не могу сказать, что я что-то знал о Леониде Ильиче как о человеке или политике. Просто с его фигурой ассоциировались детские представления о стабильности и порядке. И вдруг ни с того ни с сего этот порядок нарушен. Тягостное, хотя и малопонятное ощущение всеобщей скорби. Огромная на всю газетную страницу фотография в траурной рамке… |
Кажется, отец проявлял активность в общественно-политическом плане как распространенное в то время средство продвижения по служебной лестнице. Видимо ему светила какая-то руководящая должность. По-моему, он даже готовился к вступлению в партию, сдавал документы, а может и экзамены. Помню, как у нас появился среди журналов, которые я любил читать или просто смотреть, странный, невзрачно-серый и в моем понимании совершенно неинтересный журнал «Коммунист». Я его просто пролистывал – ничто не цепляло глаз. Плюс появились какие-то непонятные для меня книжки, которые отец называл «философией». То были книги по истории партии и краткие популярные переложения марксистско-ленинской философии. В девятом и десятом классах я даже пытался их читать и кое-что меня зацепило. Мне показалась весьма интересной и захватывающей логика развертывания понятий, мыслительных конструкций в этих загадочных книгах. Конечно, я еще и понятия не имел о Гегеле или философском материализме, но что-то меня завораживало красотой и стройностью мысли о таких далеких от повседневности необычных и глубоких вещах.
Философский раздел в курсе школьного обществоведения, после знакомства с этими книжками, я усвоил довольно легко. В отличие от большинства своих сверстников, которые считали подобное «полной мутью», я все это бойко и осмысленно излагал с полным пониманием прочитанного. В девятом классе я вступил в комсомол, платил взносы, присутствовал на собраниях, участвовал в обсуждении вопросов школьной жизни – это в моем тогдашнем понимании выглядело очень «по-взрослому». В десятом классе я уже целиком был захвачен актуальными событиями – с большим интересом смотрел политические новости и партийные съезды, внимательно изучал официальные программные документы. Самой «читаемой» газетой стал еженедельник «Аргументы и факты». Меня по-прежнему манили международные дела. В классе я занимал бессменную должность политинформатора, причем, всегда пытался не просто рассказывать о политических событиях, но и рассуждать по каждому поводу.
Конечно, было и еще кое-что… Иногда на застольях, где собирались сослуживцы и друзья моих родителей, мне доводилось слышать неполиткорректные анекдоты про Брежнева или про то, что какой-то «милиционер пришел к власти»… Мне подобное казалось не совсем понятным, поскольку родители никогда не позволяли себе шутить на такие темы при детях. Может, в силу своих убеждений, а может, в силу того, что родители были публичными людьми – они выглядели весьма политкорректными. Но от некоторых разговоров веяло чем-то таинственным и не совсем хорошим. Да еще от сверстников мне приходилось слышать политические анекдоты, которые они заимствовали из взрослых разговоров.
Тогда я совсем не чувствовал никакой смены курса, изменения политических настроений. На фоне всеобщей политкорректности, порядка и жесткой дисциплины поразительным контрастом выглядела фигура М.С. Горбачева, а именно: его свободное и простое изложение мыслей, живая речь не «по бумажке» – все это представлялось мне своего рода открытием. Изложение не «по бумажке» стало моим идеалом при проведении политинформаций, и в Горбачеве я вдруг увидел воплощение этого идеала, особенно после того, как появились репортажи о его спонтанном общении с народом. Как-то на слова одной бойкой женщины из толпы, что, мол, власть должна быть поближе к народу, он, окруженный тесным кольцом людей, бросает свое знаменитое: «Куда же еще ближе?!» И от этого повеяло каким-то абсолютно новым свежим ветром, ветром перемен… Та область политической жизни, которая была для меня тайной за семью печатями, начала приоткрываться. И мне впервые, хотя и смутно, начали представляться перспективы совершенно иной жизни страны.
Все те, кто в 1980-е интересовался общественно-политической жизнью, органично впитали горбачевские новшества. Многих буквально «окрыляла» и вдохновляла мысль о том, что можно свободно и открыто говорить о наших недостатках. Но я не знал и еще не мог четко сформулировать, что это за недостатки, о которых можно открыто говорить. Однако вселяло надежду, что мы все вместе делаем общее дело, можем конструктивно, без лишнего официоза и лишнего формализма поговорить о простых, жизненно важных вещах: как жить, как формировать свое мировоззрение, что нас ждет в будущем, что пригодится для этого будущего, а что нет. В таких дискуссиях, затрагивающих мировоззренческие вопросы, возникали иногда весьма острые для нас темы: «почему что-то сложилось именно так, а не иначе?», «могут ли взрослые или люди старшего поколения тоже совершать ошибки?», «можем ли мы рассуждать с ними на равных?»✹ ✹ ✹ ✹ ✹
Возвращаюсь к 1986 году. Я заканчивал школу. Была какая-то неопределенность по поводу будущего. Педагогическую профессию мне получать не хотелось, наверное, потому что родители этим занимались. Хотя меня интересовала история, политика, но куда ехать, где себя проявить в таких областях? Я не чувствовал подобной возможности, да у меня и особого желания не было… Плюс еще армия висела дамокловым мечом… Необходимость идти в армию тяготила, но я понимал, что служить придется. Отец, например, не служил, он прошел военную кафедру во время учебы в Томском политехническом институте. В этом институте он и познакомился с моей мамой.
Я дитя студенческого брака. После окончания института мои родители по распределению должны были ехать в Сатку. Им нужно было спокойно окончить институт, поэтому шести месяцев от роду я был отлучен от материнской груди и отдан на попечение бабушкам в Оренбург. Так что я только родился в Томске, а все свое детство провел в Сатке, там и сестра моя родилась. В Сатке родители, молодые специалисты, получили трехкомнатную квартиру. И, как они мне говорили потом, переезд поначалу воспринимали как временное пристанище – но оказалось, что на всю жизнь. Квартира – фактор мощный, это, видимо, и оказало решающее влияние. Только 1993 году я съездил просто посмотреть на город Томск, где появился на свет…
Папа родом из Оренбурга, а мама из Биробиджана. Этот мой «еврейский клан» – особая история… Мой дед и бабушка по материнской линии и весь их род – жители территорий, которые были присоединены в 1939 году от Польши. Я не знаю, как шли переселенческие потоки, но в силу того, что дедушка был убежденным коммунистом – он со своими идейными товарищами, то ли из Швеции, то ли из Аргентины – прибыл в Советский Союз. В то время советские власти активно агитировали специалистов-евреев разных профессий для возвращения в СССР и освоения отведенной для Еврейской автономной области территории на Дальнем Востоке. Ну и мой дед как специалист оказался там. Там же в 1930-1940 годы он завел семью.Поехал, и не поступил. Помнится, завалил обществоведение или что-то подобное – какие-то вопросы по устройству государства… Тогда я совсем растерялся и ничего толком не мог сказать. Хотя и был весьма бойким малым.
В тот год в вузах экспериментировали: перед устными экзаменами было собеседование. Причем, собеседование на вольные темы я прошел очень хорошо. Явился туда в каком-то неформальном виде, кажется, на мне были джинсы. И меня на собеседовании как раз спросили, как я отношусь к джинсам. А я даже не сразу понял суть вопроса – может, это какой-то «политический» вопрос, типа «предпочитаю ли я импортные вещи отечественным». А джинсы на мне были действительно импортные, аж из Чехословакии. | И меня на собеседовании как раз спросили, как я отношусь к джинсам. А я даже не сразу понял суть вопроса – может, это какой-то «политический» вопрос, типа «предпочитаю ли я импортные вещи отечественным». |
Смешно вспомнить… Я пустился в рассуждения наподобие того, что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» Видимо, я решил, что в таком ключе, не готовясь, я сдам и экзамены. Но не вышло. Где-то я получил «4», где-то «3». Понятно, что с такими баллами пройти было невозможно. Решил, что поступлю в следующий раз – хотя понимал, что следующий раз будет только через два года.
Провал на экзамене не стал для меня драмой. Более того, в том же 1986-м, чтобы год не пропадал зря – я поступил в училище. После школы у меня были водительские права, и вот я еще отучился год на автослесаря, получил рабочую специальность, которая, как оказалось, пригодилась мне в армии. В принципе, технические штучки меня тоже увлекали и интересовали. Да и деньги будут, если что – думал я. Вообще рабочая профессия тогда считалась нормальной, даже необходимой. Ну и в училище я тоже больше проявил себя по «общественной линии» – комсорг группы, член комитета комсомола. Познакомился со многими интересными людьми на разнообразных городских комсомольских мероприятиях.
Армию воспринимал как неизбежное зло – надо так надо. Старался настроиться психологически. Физическая подготовка была хорошая. В легкой атлетике и в плавании я выполнил все необходимые разрядные нормативы и дальше в спорт уже не тянуло. В училище моя спортивная форма позволяла мне участвовать в полумарафоне и я приносил своей организации какие-то очки в городском зачете. Помню, чтобы участвовать в пробеге мне хватало недели, чтобы набрать нужные кондиции.✹ ✹ ✹ ✹ ✹
Армия «грянула» весной 1987 года. Я досрочно сдал выпускные экзамены в училище, получил диплом. Как раз были майские праздники – и выпал снег. Как обычно, проходила демонстрация, но на душе было тягостно, – и этот снег, и непривычное ощущение бритой головы… Физически я чувствовал себя хорошо и настраивал себя психологически. Всякое, конечно, рассказывали. Но поскольку это неизбежно – то нужно было просто принять и преодолеть. Именно такую поставил перед собой задачу – преодолеть!
Где служить – все равно, сам я не определился, а спрашивали нас об этом только «для галочки». Короче, куда меня приписывали – не знал, даже не интересовался, но на призывном пункте в Копейске, где мы два-три дня просто валялись на футбольном поле в ожидании своей участи, вдруг показались люди в голубых беретах. Нас построили и стали отбирать: причем, по принципу «у кого есть водительские права – налево, остальные – направо». Автомобильный батальон ВДВ, классно же! Хотя парашютных прыжков у меня еще не было и я, если честно, вообще боялся высоты, но ореол ВДВ был настолько привлекателен для любого мальчишки, что все мы, новобранцы, очень воодушевились – нас отобрали в такие войска! Тут же нас погрузили и отправили в Литву под Каунас в сержантскую школу («учебку»).Ко времени, когда я перебрался в штаб (сначала кого-то возил на машине, а потом уже окончательно и бесповоротно сел за печатную машинку) и особенно, когда занимался комсомольской деятельностью, перестройка по стране пошла вовсю. Она коснулась и армии. Силами батальонного актива мы организовали цикл радиопередач, чуть ли не подпольных. Вещание из радиоточек шло по вечерам перед отбоем, когда офицеров не было в ротах. Наши радиопередачи начинались с песни Виктора Цоя «Перемен!» Мы говорили на разные темы, большей частью о чести и достоинстве солдата, но не в официальном «заезженном» смысле, а в личностном, жизненном. «У каждого человека должно быть достоинство, и ни в коем случае нельзя позволять кому-то его попирать, даже в армии, ты, прежде всего, должен быть человеком».
Договорились даже до того, что если «приказ офицера несправедлив или не соответствует уставу – мы не должны его исполнять». Как ни странно, ни у партийного руководства батальона, ни у замполита никаких проблем по этому поводу не возникало. Они тоже даже как-то чересчур активно включились в «игру в демократию».Договорились даже до того, что если «приказ офицера несправедлив или не соответствует уставу – мы не должны его исполнять». | В итоге осталось неприятное ощущение, что нашей искренней активностью как-то нехорошо воспользовались. По большому счету мы сами не знали, ради чего мы все делаем. Да, было здорово вдохновлять солдат, говорить с ними про верность принципам, дружбу, достоинство, но что же дальше? К чему это приведет? Мы не знали, да и никто в стране не знал. Это была общая тенденция времени, всех опьянял ветер перемен. |
Изменилась обстановка в мире. Прежние заклятые враги стали друзьями и наоборот. Мне трудно сказать, что думали боевые офицеры, которые служили в Афганистане. Но никакого недовольства я не замечал, никакого настроения, что, мол, политика разоружения приведет к полному исчезновению войск стратегического назначения или что скоро всем будет суждено вообще убраться из Литвы.
У нас постоянно проходили полевые учения – все казалось создано на века. Эти полигоны, буквально напичканные всякими секретными средствами коммуникации. Помню, отрабатывали мы эвакуацию штаба. Обычный лесок. По каким-то только ему известным приметам офицер находит нужное место, подходит к какому-то пеньку, как-то очень ловко его отодвигает, там мы видим бетонную плиту с люком, мы туда проникаем и оказываемся в каком-то многокомнатном помещении. Кругом лес, а внизу огромный бункер, и мы там размещаемся. Казалось: ну куда это все может деться?! Это ведь наша земля.Моя служба в армии закончилась весной 1989-го. Первый съезд народных депутатов я встречал в увольнении, готовился к поступлению в университет. Так получилось, что именно в армии понял, чем буду заниматься в дальнейшем.
Это стало ясно после беседы с одним офицером-практикантом, который прибыл к нам из Москвы. Хотя он приехал на практику по идеологической работе, но, по сути, вел с нами очень либеральные беседы. Он говорил: «Ребята, мы живем в удивительное время! Сейчас история творится у нас на глазах! Вы этого еще не понимаете, но очень скоро вы станете свидетелями настоящей истории! Эх, если бы у меня была возможность – я бы бросил все и поступил на исторический факультет, изучал бы историю! Это сейчас самое интересное!» И так он все это убедительно говорил, что трудно было не поверить. А тут еще пошли все эти разоблачения про Сталина, про репрессии…
Набирало силу общественное движение. Воздух городов и весей был буквально наэлектризован атмосферой непрекращающихся митингов! Ну и это все так на меня подействовало, что сразу после армии, побыв дома не больше месяца, я поехал в Челябинск поступать на исторический факультет ЧелГУ…
бк
Фото: из личного архива Сергея Борисова
![]() |
Яндекс-кошелек: 41001701513390 |
![]() |
WebMoney: R182350152197 |