«Серега, нас ждут такие перемены!» — 2 (ч. 1)

✸    1    ✸

Как я уже говорил в первой части своих воспоминаний, в 1985-м на курсах повышения квалификации в МГУ с нами учился преподаватель, называвший себя племянником министра иностранных дел Андрея Громыко. Он демонстрировал себя осведомленным человеком и не боялся говорить о том, что еще несколько лет назад казалось опасным. В апреле 1985 года именно от него я узнал, что новый генсек Михаил Горбачев будет выводить из состава Политбюро ЦК КПСС всех старейшин и заменять их новыми, более молодыми членами. И еще племянник сообщил, что его дядя оставит должность министра иностранных дел и возглавит Верховный Совет. Так оно потом и произошло…

Советская система была типичным авторитарным режимом, который во многом зависел от личности первого руководителя. Поэтому три подряд смерти престарелых генсеков КПСС – Леонида Брежнева, Юрия Андропова и Константина Черненко – привели к мощному внутриэлитному напряжению, переросшему в открытый конфликт.

А я тогда сам пытался разобраться – кто с кем и кто против кого?

В составе советской властвующей элиты можно было выделить три основные группы интересов. Первая – государственники и военные, включая представителей ВПК; вторая – высшие партийные работники, всегда отличающиеся своим положением от всех прочих; третья – «красные директора», то есть руководители хозяйственных структур, и часть партийных работников, по своей карьере связанных с ними.

В итоге после трехкратного перенапряжения в 1982-1985 годах, связанного с пышными похоронами генсеков, в поиске устраивающего всех компромисса победила третья группировка. А новый генсек – Михаил Горбачев, 54 лет от роду, в принципе выражал их интересы и выступал за то, чтобы именно эта «группа влияния» получила сначала хотя бы большую степень свободы в принятии решений, а потом право определять политический курс развития страны. Об этом уже тогда говорилось вслух, публично, но я полагаю, что у всех акторов перестроечного процесса таился в подсознании и сугубо личный корыстный интерес.

Драма состояла в том, что крупная собственность, которой «красные директора» управляли де-факто по своему разумению, используя ее для решения государственных задач, а попутно и для собственных интересов, – не могла быть передана им де-юре в бессрочное пользование, например, с правом продажи или наследования их родственниками. Подобное исключалось в принципе, хотя «крупные руководители» всегда пользовались «общими благами» в групповых и личных корыстных интересах на полную катушку. То есть «верхушка» какого-нибудь машиностроительного или металлургического завода-гиганта вполне могла себе позволить жить на широкую ногу, а не на зарплату, без зазрения совести, оправдывая это сложившейся системой привилегий и интересами дела.

В каждом областном центре или относительно крупном городе союзного значения обустраивались так называемые «дворянские гнезда», где обитала местная номенклатура – партийное и хозяйственное руководство, а также силовики. Скажем, в Челябинске «номенклатурным оазисом» был «городок МВД», очерченный проспектом Ленина, улицами Красной, Сони Кривой и Свердловским проспектом. В Свердловске, где жил первый секретарь обкома Борис Ельцин, такое же «дворянское гнездо» было свито на улице Рабочей молодежи, рядом с площадью 1905 года, и позже еще одно обосновалось в районе перекрестка улиц Малышева и Белинского.

Когда в первой половине 1970-х годов я и мои сокурсники, включая будущего госсекретаря России Геннадия Бурбулиса, обсуждали подобные темы, то вполне себе понимали, что единство партии и народа, а также монолитность членов Политбюро ЦК КПСС являлись мифом, за которым скрывалась внутриэлитная борьба и разобщенность интересов высшего руководства партии.

И борьба разных групп интересов, обострившаяся через десять лет – в середине 1980-х, очень четко проявила набравшие силу противоречия, что наглядно описал Виль Липатов в своем замечательном романе «Игорь Саввович». К приходу Горбачева связка между партийными работниками, силовыми структурами и директорами-хозяйственниками начала трещать и ломаться. Пожалуй, даже простые обыватели имели какое-то – пусть и смутное – представление о мощном конфликте, имевшем место в начале 1980-х между главой КГБ Юрием Андроповым и главой МВД Николаем Щелоковым. Ну а подковерная борьба, что происходила «на местах», была очевидна уже многим.

Раньше, скажем, первый секретарь горкома партии, начальник милиции и руководитель градообразующего предприятия как-то старались ладить друг с другом, чтобы поддерживать согласованную линию поведения. Правда, они и следили друг за другом в поисках компромата на коллег и соперников в надежде, что это может пригодиться в сложной ситуации как некая гарантия против атаки на самого себя.

Но тут, как бы вопреки принятым правилам жизни, отдельные внутренние конфликты стали проявляться непосредственно на поверхности общественной жизни – то есть не в кухонных спорах «за жизнь», а в общем информационном пространстве и даже в публичных обсуждениях в трудовых коллективах.

Конечно, в Москве и Ленинграде люди чувствовали себя заметно свободнее, чем в провинции. В столицах и уровень жизни, и уровень образования, и возможность доступа к политической информации были значительно выше. Например, «вражеские радиоголоса» здесь, в Челябинске, мы своими приемниками ловили с большим трудом, причем, как правило, глубокой ночью, а москвичи и ленинградцы могли при желании даже непосредственно пообщаться с «живыми» иностранцами. Да и возможность выезжать за границу, по крайней мере у столичной элиты и интеллигенции, была вполне реальной.

Такие факторы «унавоживали» почву для «прорастания и проклевывания» более независимых суждений и оценок у осведомленной, «продвинутой» и критично настроенной части общества. В то же время у «рядовых» граждан нарастало отчуждение и неверие в те идеалы, которые официально декларировались представителями властвующей элиты, поскольку всё более очевидной становилась разница между политическими лозунгами и реальной жизнью.

Этот зазор разламывал сознание людей, подрывал доверие к идеологии, Советскому Союзу и к социалистической системе вообще. Впрочем, у нас это был даже не социализм в его теоретическом, научном представлении, а просто фигура речи, обозначающая фактический государственный феодализм с вкраплениями латентных капиталистических отношений. Да, условно принято называть наше прошлое «социализмом», но по существу у нас сложился государственный феодализм, возведенный в абсолют централизованный механизм управления.

Однако в нашем «народном хозяйстве» производственные отношения строились не только на плановой основе – в Советском Союзе, наряду с феодальными, «бытовали» и вполне себе рыночные структуры и механизмы. С остальным миром мы ведь все равно экономически взаимодействовали, а не только ему противостояли – мы сотрудничали не только со странами «социалистического лагеря», но и со «зловредными капиталистами».

Разрушение СССР произошло по тем же основаниям, по каким в принципе рушатся все авторитарные режимы – в том числе из-за вынужденной и явно избыточной частоты смены первых лиц системы – генсеков КПСС. А для подобных режимов и разовое обновление власти, смена высшего правителя – весьма серьезная проблема.

▲ Бабушки как локомотивы рыночной экономики

Кстати, если сегодня мы можем квалифицировать сложивший в современной России режим как электоральный авторитаризм – хотя в терминологии можно еще покопаться и поискать более точный термин, – то для российского общества ситуация со сменой первого лица в государстве тоже может быть весьма сложной и опасной.

✸    2    ✸

Одним из факторов, ускоривших развал СССР, безусловно, явилась Афганская война (1979-1989), которую я сразу воспринял как трагедию. Война всегда была катализатором кризиса политического режима. О вводе Ограниченного контингента советских войск на территорию Демократической Республики Афганистан я узнал от своего родственника-свояка. Он был довольно ехидным человеком и едко заметил: «Аа-а, наши опять вляпались – ввели войска в Афганистан!» Возможно, именно такая первая подача информации и насторожила. Тем более что я немножко знал подоплеку случившегося из разных источников информации.

Надо вспомнить, что американцы открыто не противостояли нашему вторжению в Афганистан, они действовали из-за спины: сначала подталкивали СССР к вмешательству, а потом создали движение сопротивления, начали вооружать моджахедов, вести их подготовку в военных лагерях и, наконец, стали передавать стингеры для борьбы с советской авиацией. По существу это был типичный конфликт 1960-1970-х годов, когда случались «разборки» сверхдержав где-то в Африке, например в Анголе, где мы поддерживали одну конфликтующую сторону, а американцы другую. Интересы двух сверхдержав сталкивались постоянно и по всему миру, но особенно остро на дуге нестабильности. Естественно, каждый стремился «накачать» своих друзей в третьей стране оружием, военными советниками и подталкивал всё к войне…

Роман Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить…» и замечательный фильм, поставленный по нему режиссером Владимиром Фокиным, наглядно показывают противостояние не только советской и американской разведок, но и военных машин. Впрочем, здесь оно представляется в версии взгляда именно с нашей стороны. Но тогда это было нормальное явление, все прекрасно понимали, что мир состоит из двух геополитических полюсов. И каждый из них – СССР и США – пытались всеми правдами и неправдами удержать своих союзников, расширить и укрепить территорию своего геополитического влияния. То же самое в мире происходит и сегодня, и наша страна пытается играть в этом процессе посильную роль.

И у нас в пединституте звучала Афганская тема, но все-таки в первое время она была почти закрытой. Кое-что понималось из рассказов бывших афганцев, поступавших учиться. А потом, как я полагаю, события в Афганистане стали причиной прихода к власти Юрия Андропова как «сильного лидера, способного принимать сильные решения». Правда, когда он умер, это же стало ставиться ему в пику, его уже начинали критиковать за то, что он допустил неуправляемое развитие ситуации в Афганистане.

Наши военные и политические стратеги буквально метались, не зная, как правильно вести себя в этой стране. Официально мы вроде как друзья афганского народа, а неофициально мы их, мирных афганцев, убивали. Поэтому и тактика ведения боевых действий в Афганистане была крайне непоследовательной и эклектичной. Наверное, если бы стояла задача завоевать эту территорию – СССР ее бы завоевал. Но такую задачу боялись ставить официально. К тому же она была просто бессмысленной, зачем нужна нищая территория? Чтобы ее потом содержать? Но зачем?

✸    3    ✸

Я уже говорил раньше, что заведующий кафедрой научного коммунизма Челябинского пединститута Вячеслав Липский всегда отличался от коллег ярко-проблемным стилем мышления. И даже на таком пустом бессодержательном пространстве, каким являлась официальная идеология в СССР, он умел находить какие-то крючочки и вылавливать интересные нюансы политических проблем.

Мы, «профессиональные гуманитарии», в советское время (правда, в разной степени) являлись как бы «двойными людьми».

Тогда это представлялось практически неизбежным следствием безраздельного доминирования официальной государственной идеологии: публично, вслух почти все говорили одно, а в неформальном общении могли позволить себе какие-то вольности в оценках «текущего момента»… В общем, всё происходило примерно так, как у героев повестей Юрия Трифонова.

Когда же в стране наступила «тревожная осень социализма» – стали проявляться активные попытки властвующей элиты обновить часть партийного руководства на всех уровнях в соответствии с новым курсом генсека Горбачева, который был назван «перестройкой».

▲ Кафедра научного коммунизма, ЧГПИ, 1980-е годы

Понятно, что импульсы к обновлению шли «сверху». Если там принималось какое-то важное партийное решение – то неизбежно, в той или иной форме, аналогичное решение дублировалось на уровне обкомов и крупных горкомов партии.

В это самое «перестроечное время» Вячеслава Липского оторвали от нашей кафедры и пригласили, или лучше сказать «взяли», в Челябинский горком партии на должность секретаря по идеологии. Это была инициатива Вадима Соловьева, который в 1984 году вернулся в Челябинск после работы в ЦК ВЛКСМ и поначалу занял должность второго секретаря горкома. И уже при Горбачеве Соловьев стал первым секретарем и всерьез занялся обновлением кадрового состава партийных работников. И казалось бы, ни с того ни с сего такие люди, как я или мой коллега – преподаватель философии Владимир Помыкалов, вдруг оказались избранными в состав горкома партии. Кстати, в горком тогда входило около сотни членов.

Таким образом, Соловьев стал формировать собственную «группу поддержки», поскольку внутри партии уже явно обозначилось конфликтное противостояние между разными «группами интересов» – «прогрессоров», сторонников перестройки, и консерваторов, ее противников. Например, Владимир Стручков, человек весьма традиционных взглядов на социализм, выдвиженец одного из оборонных заводов, как бы представлял консервативное крыло партии в противовес позиции Соловьева и его команды.

Правда, тех, кто пробовал думать свободнее, еще нельзя было считать такими уж завзятыми вольнодумцами и борцами за свободу. Просто люди всё чаще позволяли себе публично высказывать собственное мнение, выходящее за рамки официальной точки зрения на актуальные проблемы. И это, кстати, касалось и нашего понимания прошлого, а особенно – сталинской эпохи.

Я был членом горкома партии, но у меня, в отличие от Липского, практически не было прямого доступа к первому секретарю Вадиму Соловьеву. И скоро мне уже стало непросто добраться и до Вячеслава Ивановича, поскольку он оказался как бы в другом слое властвующей элиты. Тем не менее именно от Липского мы стали узнавать о противоречиях в «верхних слоях атмосферы» и о растущем напряжении между какими-то персонами и группами влияния в регионе, в частности между «демократическим» горкомом КПСС и консервативным Челябинским обкомом.

И тут наступил 1989 год, знаковый год в нашей истории, когда было принято решение проводить реальные выборы на конкурентной основе – как в партийные, так и советские органы власти. Эта новая ситуация позволила разрешить накопившиеся противоречия демократическим путем.

На первых конкурентных выборах Липский был избран секретарем полностью обновленного обкома КПСС, а Вадим Соловьев в соответствии с рекомендацией ЦК должен был сначала избираться в городской Совет, а потом в горком. И вот на волне радикальных перемен Соловьев оставил должность секретаря горкома, пошел на выборы депутатом городского Совета народных депутатов и стал его председателем, отказавшись от избрания в горком партии.

Важная метаморфоза – человек, который всю жизнь упорно делал комсомольско-партийную карьеру, вдруг отказывается от построенного карьерного партийного будущего, хотя у него наверняка были шансы самому попасть в состав обкома КПСС. Впрочем, эти шансы являлись скорее теоретическими, поскольку Соловьев многим не нравился жестковатой прямотой по поводу оценок происходящего в стране. А еще многим оказались не по душе управленческие решения, которые он предлагал.

И, видимо, Соловьев сделал для того времени правильный карьерный шаг, так как позже именно он возглавил администрацию Челябинской области в октябре 1991 года. А далее – вплоть до декабря 1996 года – руководил региональными реформами.

Вадим Соловьев, работая с 1980 по 1984 год в ЦК ВЛКСМ, а затем в верхнем эшелоне региональной власти, имел возможность своими глазами разглядеть изнанку «той жизни» с ее лукавством и двоемыслием, которое во властной среде проявлялось еще острее. И я полагаю, что у него тоже назрел внутренний ценностный кризис. Наверное, поэтому Вадим Павлович пригласил к сотрудничеству Липского и замечательного журналиста Геннадия Лубнина. Они стали для него надежными помощниками в оценке происходящих политических и идеологических событий, а еще работали над важными текстами и докладами.

Кстати, Вячеслав Иванович иногда мне признавался: «Мы с Геной в докладе секретаря горкома застолбили такие-то вещи…» Но я по неопытности не придавал этому большого значения, поэтому ничего конкретного в памяти не осталось…

✸    4    ✸

В одной из недавних публикаций в «Независимой газете» историк и политолог Юрий Пивоваров отвечает примерно на такой по смыслу вопрос: «Можно ли себе представить другое развитие событий во время перестройки, например, что Советский Союз удержался бы от распада и сохранился бы в каком-то обновленном качестве?» И авторитетный академик РАН заявляет, что не видит альтернативы случившемуся и что сложившийся режим далее существовать не мог.

Как же понять то, что произошло в те годы? Ведь раньше институты власти довольно умело эксплуатировали ненависть людей друг к другу, которая, в частности, проявлялась в тайном доносительстве или в публичных обвинениях на партийных собраниях. И вот – когда ценности коммунистического режима стали совсем уж дырявыми, когда ослабли традиционные институты аккумуляции человеческой энергии и вывода ее из человека во внешнюю среду – начались колебания основ общественного устройства. И эти «колебания» выливались порою не только в проявление гражданского возмущения, но даже в трагические, кровавые события…

17-18 декабря 1986 года в тогдашней столице Казахстана Алма-Ате случились националистические выступления казахской молодежи. Они были спровоцированы решением Михаила Горбачева сместить первого секретаря ЦК Компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева и заменить его на Геннадия Колбина, бывшего секретаря Ульяновского обкома. Во время массовых беспорядков погибли три человека, а более тысячи получили тяжкие телесные повреждения. То было одно из первых выступлений в союзных республиках против центральной власти и лично Горбачева.

Дальше – больше. В июле 1987 года более сотни крымских татар устроили манифестацию на Красной площади с требованием восстановить национальные права татар в Крыму. В конце февраля 1988 года случились беспорядки на этнической почве в городе Сумгаите Азербайджанской ССР. Они сопровождались массовым насилием в отношении армянского населения, грабежами, убийствами, поджогами и уничтожением имущества армян. По официальным данным Генпрокуратуры СССР, погибло 26 армян и 6 азербайджанцев, более сотни человек было ранено, телесные повреждения различной степени тяжести получили 276 военнослужащих.

В 1988 году предельно обострился этнополитический конфликт в Закавказье между азербайджанцами и армянами, который имел давние исторические и культурные корни. А в годы перестройки конфликт приобрел особую остроту на фоне резкого подъема национальных движений. Эти события вышли за рамки локальной проблемы. Вопрос заключался в том, кому – Армении или Азербайджану – должен принадлежать Нагорный Карабах?

Политическое руководство страны не было готово к подобным вызовам и общественным катаклизмам. А к осени 1988 года в Нагорном Карабахе фактически начались боевые действия, приведшие к большой крови и массовому исходу армян, проживающих в Азербайджане (около 200 тысяч). В свою очередь из Армении насильно были высланы порядка 125 тысяч азербайджанцев.

К весне 1989 года разразился еще один этнический конфликт – между грузинами и абхазцами. Абхазцы требовали выхода своей автономной республики из состава Грузинской ССР и восстановления ее в статусе союзной республики. Грузины в ответ возмутились и провели серию массовых митингов протеста. Тогда же ярко проявился лидер грузинских националистов, в прошлом диссидент, Звиад Гамсахурдиа – сын известного писателя Константина Гамсахурдиа.

4 апреля 1989 года в центре Тбилиси начался бессрочный митинг, выдвинувший казавшиеся всем провокационными лозунги: «Долой коммунистический режим!», «СССР — тюрьма народов!» и проч. Ядро протестующих составляли бывшие воины-«афганцы» и спортсмены, вооруженные металлическими прутьями, цепями, камнями и даже огнестрельным оружием. Для подавления митинга 8-9 апреля были привлечены внутренние войска, мотострелковый полк дивизии имени Дзержинского, полк ВДВ, Пермский и Воронежский ОМОН, а также другие боевые части. Руководил операцией командующий Закавказским военным округом генерал Игорь Родионов, впоследствии дослужившийся до министра обороны России. С обеих противоборствующих сторон погибли около 20 человек, десятки были ранены…

И уже в мае-июне 1989 года в Ферганской области Узбекской ССР разгорелся межэтнический конфликт между узбеками и турками-месхетинцами. Опять были привлечены армейские части, и опять погибли люди. Считается, что с обеих сторон были убиты свыше 100 человек, из которых больше половины составили турки-месхетинцы. Кроме того, погибли более 30 узбеков, и еще были жертвы среди военнослужащих СССР. Ну а раненых оказалось более 1000 человек!

Таким образом, во многом на поднявшейся волне межнациональных конфликтов и вопреки десятилетиями насаждаемой сверху иллюзии о нерушимом единстве многонационального советского народа, мол, «я, ты, он, она – вместе дружная семья…» зашатался фундамент нашего Советского Союза. На мой взгляд, ключевая причина произошедшего кроется в том, что, как только «вертикальные государственные скрепы» управления начали переходить в горизонтальную плоскость, авторитарное государство затрещало и рухнуло в кратчайшие исторические сроки.

Все вдруг увидели, что всем вместе жить плохо. Тут пришла якобы спасительная мысль: вот если мы отделимся в свое маленькое национальное государство и будем жить как бы своей семьей, то всё у нас будет хорошо. Поэтому самое главное – выгнать чужих с родной земли, в том числе и с помощью кровавого насилия. Это стало очень мощным деструктивным фактором, вообще разрушающим управляемость обществом и государством. Вслед за политическими катаклизмами последовало и разрушение экономических связей…

В декабре 1991 года всем нам своими глазами пришлось увидеть крупнейшую геополитическую катастрофу ХХ века – распад могучего Советского Союза. По моему субъективному убеждению, как бы главные действующие лица «исторического спектакля» в Беловежской пуще – Борис Ельцин, Леонид Кравчук и Станислав Шушкевич, а также мой университетский товарищ Геннадий Бурбулис – не являются теми субъектами, на которых следует возлагать персональную ответственность за развал СССР.

▲ Акторы Беловежского соглашения.
Леонид Кравчук, Станислав Шушкевич, Борис Ельцин,
декабрь 1991

Страна стояла на грани гражданской войны, но не они привели ее к этой грани. Просто судьба предоставила им шанс совершить исторический акт и произнести слова: «Союз Советских Социалистических Республик прекратил свое существование». И закрыть занавес… Таким образом, население союзных республик и местные элиты получили возможность самостоятельно определить свое будущее. И это, на мой взгляд, позволило избежать «югославского варианта» распада государства.

▲ Сергей Зырянов и Геннадий Бурбулис, Челябинск, 2013

Фото из личного архива Сергея Зырянова

См. ПРОДОЛЖЕНИЕ ► «Серега, нас ждут такие перемены!» — 2 (ч. 2)