Вера versus рациональность: от схоластики до наших дней

Когда в 1871 вышло «Происхождение человека», одна из британских газет, название которой переводится как «Шершень», откликнулась на это событие карикатурой, изображающей автора в виде обезьяны. Основания для обиды у ревнителей ортодоксии были. Базисное значение слова descent, которое Дарвин использовал в заголовке своего труда, это не происхождение, а спуск, снижение.

Основоположник учения об эволюционизме хорошо владел слогом, и пафос его труда состоял не в воспевании духовности, но, напротив, в том, чтобы вписать род homo sapiens в природу. Эта натуралистическая установка долгое время обеспечивала эволюционизму законное место в структуре российского образования. Однако сегодня его монополия подвергается осторожным упрекам. (Да, пожалуй, и не только упрекам, если учесть, что кафедра богословия открыта в московском физтехе).

Под флагом призывов «учить полемике» идет лоббирование стратегии, которая позволила бы преподавать учение о сотворении мира наряду с дарвинизмом. Означают ли наши новации в школьных и университетских программах, что преподаватели естественнонаучных дисциплин должны учить, что мир (вместе с окаменелостями) возник волшебным образом около 6000 лет назад, а затем предлагать ученикам выбирать между этим представлением и теорией эволюции?

С точки зрения этого вопроса ретроспектива западных споров вокруг эволюционизма и креационизма представляется полезной. Мы попытаемся уловить в этих дебатах некий порядок и затем поищем основания этой упорядоченности. Несколько предварительных соображений методологического характера определят перспективу, в которой будет вестись дальнейшее обсуждение.
 

 
По словам католической феминистки Тины Битти, острота конфронтации усугубляется тем, что образующие её концептуальный базис понятия веры и знания отягощены амбивалентным историческим наследием и потому являются весьма «скользкими» (slippery ) [1]. Замечание, похоже, справедливое. Но из него вытекает, что прежде следует очертить круг идей, связанных со словами «вера» и «знание». Если при этом учесть поддержку, которой сегодня пользуется идущая от Куайна интерпретация знания как разновидности убеждения, то станет очевидно, что уточнению подлежат смысловые отношения трех концептов: знания, убеждения и веры.

Видов знаний много. Можно знать, как устранить течь водопроводного крана. Я могу знать этого человека, могу знать, что смешение хлорной извести и аммиака опасно. В первом и втором случаях говорится об умении и знакомстве. В третьем случае речь идет о факте. Когда возникает нужда в прояснении отношений между знанием и верой, предметом интереса обычно является знание фактов, так называемое пропозициональное знание, в отличие от знания по знакомству и умения.

И если понятие убеждения приложимо к знанию, то лишь в его пропозициональной форме. Правда, есть мнение, что знание и убеждения в принципе исключают друг друга. Верно ли оно? Сравним утверждения «А убежден, что В сам писал диссертацию» и «А знает, что В сам писал диссертацию». Убеждение может оказаться ложным и все-таки оно останется убеждением. Но если В не сам писал работу, то А ошибается; у него нет знания. Поскольку фактуальный контент утверждений здесь один и тот же, различия можно объяснить лишь тем, что пропозициональное знание есть разновидность убеждения.

Убеждение это ментальное состояние (или мысль) субъекта, которое имеет пропозициональное содержание (т.е. являющееся истинным или ложным) и может функционировать в качестве мотивации или обоснования (justification) действия [2]. Если A склонен верить, что собирается дождь, это объясняет, почему он взял зонтик. Убеждения, как отмечалось выше, отличаются от знания неопределенностью. Будучи уверен, что куртка забыта в гараже, я все-таки должен считаться с возможностью, что куртки там может и не быть. Однако, вернувшись в гараж и найдя там свою куртку, я приобрел знание о том, где она была оставлена.

Замена в последнем предложении слова «знание» «убеждением» означала бы непонимание того, что такое знание. Иначе говоря, принципиальными характеристиками знания являются фокусировка на объективной рациональности и эмпирическом свидетельстве [3].

«Вера», «убеждение» и «религиозное убеждение» нередко используются как взаимно заменяемые. И в ряде языков есть только одно слово, которое в одном контексте обозначает «убеждение», а в других «веру» (сравни голландское geloof и немецкое glaube).

Тем не менее, коннотативная разница между «верой» и «убеждением» существует. Убеждение относится к пропозициональному контенту. Там же, где рассуждают о вере, акцент делается на аттитюде доверия и уверенности. Ложность (или истинность) убеждения доказуема, но с верой все иначе.

Утверждение «Иисус умер около 30 года н.э.» в принципе может быть проверено на истинность. Человек, который говорит «Иисус Христос – мой Бог и Спаситель», выражает свое отношение к персоне Иисуса, которое не может описываться в терминах истинности. Вера может быть искренней, обманутой или неразумной, но она не верифицируема. Опыт, на котором строится вера, в отличие от интерсубъективных свидетельств обладает личностным статусом.

Однако веры без убеждений нет. Оба приведенные выше утверждения о боге предполагают в качестве предварительного своего условия признание реальности Иисуса. Но контексты и содержание этого допущения могут различаться. В первом случае речь идет о том, что этот человек существовал и умер около 30 года н.э. Во втором – допущение включает идею воскресшего Сына Божьего. И тогда оно сопровождается совокупностью убеждений о самом боге, его атрибутах, Троице, Нагорной проповеди и т.п.

Как подчеркивает Иммануил Кант, для веры специфичны не истинность и не обоснованность, – хотя они, вообще говоря, возможны, – а прагматические следствия, способность влиять на линию поведения субъекта, на его жизненные выборы. Вера это способ принятия информации о мире как соответствующей реальному положению дел в силу её личностной значимости.

Эти соображения подсказывают, что Битти права: отношения между верой и знанием и, – соответственно, креационизмом, с одной стороны, и эволюционным учением, с другой, – действительно, весьма далеки от однозначности. В такой ситуации резонно призвать на помощь логику и обратиться к характеристике отношений между сопоставляемыми концептами.

Логически – в плане понятия – между креационизмом и идеей эволюции возможны три вида отношений: несовместимость, перекрещивание и подчинение. Последнее отношение, в свою очередь, распадается на две разновидности. В одном случае подчиняющей будет идея творения, в другом – понятие эволюции.

Каждый вариант имеет очевидные идеологические допущения и импликации. Несовместимость предполагает изначальную культурную обособленность науки и религии, их взаимную независимость.

Подчинение связано с допущением иерархического строения духовной сферы. Перекрещивание фиксирует момент совпадения в установках научного и религиозного сознания. Он может быть большим или меньшим в зависимости от иных человеческих предпочтений. Но именно в этом отношении скрыта логическая возможность радикализации мировоззренческих взглядов. Ибо полное тождество понятий по признакам означает ликвидацию одного из них как пустого. При этом в одном случае анафеме придается наука и тогда начинается путь к событиям вроде «обезьяньего процесса» 1925 года в Теннеси или возрождения теократических структур в духе аятоллы Хомейни и идеологов «Талибана».

Иная версия поглощения связана с надеждой на полное онаучивание культуры. Она представлена ранним позитивизмом и оценками религиозного сознания в работах раннего Карла Маркса. Попытка её практического воплощения имела место в антирелигиозной политике первых десятилетий советского периода. Опыт, как это сегодня видно, оказался не совсем удачным, поскольку опала на церковь сопровождалась возникновением «большевистского» и «религиозного атеизма».

Первый феномен состоял в подстановке коммунистических идеалов на место христианских при сохранении внутреннего каркаса религиозного взгляда на мир. Эта подмена была отмечена в нашей драме 60-х, а в беллетристике еще в предвоенный период. «Религиозный атеизм» – явление сравнительно недавнее, но более распространенное.

Феномен обозначен, кажется, лет сорок назад. Французские просветители или Людвиг Фейербах хорошо знали аргументацию своих оппонентов и могли говорить с ними на одном языке; нынешняя светская интеллигенция, напротив, просто не владеет материалом; отсюда проблема возможности рационального обоснования религиозного убеждения превратилась сегодня в вопрос «есть ли рациональное обоснование в атеизме?»

Таким образом, получилось пять возможных вариантов отношений между учением о творении и эволюционизмом: гармония, независимость или, по-другому, несовместимость, затем два варианта подчинения и, последнее, ликвидация одного из учений. Они-то и послужат методологической канвой для последующих рассуждений.

Попробуем поставить эти варианты в соответствие с реальными персонажами и публикациями от возникновения их в культуре и до наших дней.

 

• первая страница
• 1
• 2
• » последняя страница